Персональный сайт

Колесникова Виктора Николаевича

Домашняя

О себе

Книги

Статьи

Фотоальбом

Гостевая книга

Донос, доносительство, стукачество.

Об истории доносов в России можно прочитать во многих книгах, но ещё более значительный материал на эту тему храниться в отечественных архивах. Нельзя не поразиться тотальности доноса в России. Доносили все: князья и купцы, крестьяне и рабочие люди, монахи и солдаты. Донос получил правовой статус ещё во времена укрепления Московского государства, когда великие московские князья, стремясь удержать переходивших к ним служилых людей, включали в «укрепленные грамоты» положения не только о верности вассала своему новому сюзерену, но и обязанности доносить о замыслах против него: «где какого лиходея государя своего взведаю или  услышу, и мне то сказати своему государю великому князю безо всякие хитрости по сей укреплённой грамоте». В Золотой Орде царили реваншистские настроения, так как у многих монгольских мурз в Куликовской битве погибли родственники. Причиной Нашествия Тохтамыша на Русь, видимо, послужил донос рязанского князя Олега, который, опасаясь мести за свою поддержку Мамая со стороны Дмитрия Донского и Тохтамыша, «нача, учреждая, клеветати на великого князя». Тохтамыш поверил доносу и в августе 1382 года совершил молниеносный поход на Москву.

Соборное уложение 1649 года дополнило договор личной службы нормой о наказании за недонесение: «А буде кто, сведав или услыша на царское величество в каких людях скоп и заговор или иной какой злой умысел, а государю, и его государевым боярам и ближним людем, а в городах воеводам и приказным людем про то не известит… и его то казнити смертию безо всякие пощады».

Так называемый «извет» - донос о совершенном преступлении – являлся началом начал политического процесса в России.

Закон об извете обязывал доносить на всех родственников изменника. Именно этим и был страшен самовольный выезд за рубеж: дети, жены, родители, братья становились соучастниками побега, заложниками, которые не могли не знать о готовящемся государственном преступлении. Всем им грозила смертная казнь: «А  буде кто изменит, а после его в Московском государстве останутся отец или мать, или братья родные и неродные, или дядья, или иной кто его роду, а жил он с ними вместе, и животы, и вотчины у них были вопче – и про такова изменника сыскивати всякими сыски накрепко, отец и мати, и род его про измену ведали. Да будет сыщется допряма, что они про измену ведали, и их казнити смертию же, и вотчины, и  поместья их, и животы взяты на государя». Как мы узнаем чуть позже, у следователей было много способов «сыскать допряма» о государственной измене.

Петровская эпоха дополнила историю политического сыска новыми чертами. К концу 17 века из множества функций Преображенского приказа, ведавшего  хозяйственными делами царской резиденции, выделилась одна –политический сыск. В ведении Преображенского приказа оказались все дела по политическим преступлениям, которые ранее расследовали воеводы на местах, а также чиновники других приказов. В 1718 году в Петербурге возникла Тайная розыскных дел канцелярия, она вскоре стала специализироваться на государственных преступлениях. Преображенский  приказ прекратил своё существование в 1729 году. Тайная же канцелярия просуществовала до екатерининских реформ и передала эстафету Тайной экспедиции Сената, затем 3-ему отделению.

В законодательстве России возник обобщённый тип врага царя и Отечества – «преслушник указов и положенных законов». Пётр провозгласил на всю страну: «Сказать во всём государстве (дабы неведением нихто не оговаривался), что все преступники и повредители интересов государственных с вымыслу, кроме простоты какой, таких без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать, а ежели хто пощадит, тот сам тою казнён будет». Именно тогда Пётру пришла мысль разделить все преступления на государственные и «партикулярные». Это деление было положено в основу законодательной реформы, разработанной в 1723 году. К категории государственных относились «похищение его царского величества казны», утайка ревизских душ при переписи, укрывательства беглых крестьян, рубка заповедных корабельных лесов, неявка служилых людей на смотры и службы, принадлежность к расколу, а так же все служебные преступления чиновников. Должностной преступник «яко нарушитель государственных прав и своей должности» подлежал смертной казни, ибо Пётр был убеждён, что эти преступники разоряют государство, а это хуже измены. Доносительство стало профессией, за которую платили деньги. Главная обязанность фискала состояла в том, чтобы «над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, також – в зборе казны и протчего», а затем уличать обнаруженного преступника. Успешная деятельность фискала вознаграждалась половиной штрафа, наложенного на преступника. Если фискальный донос оказывался ложным, то доносчик-чиновник выходил сухим из воды: законом предписывалось «отнюдь фискалу в вину не ставить, ниже досадовать».

Создание казённого ведомства по доносам имело большое  значение для развития системы доносительства в России – принципы работы фискалитета, освящённые властью самодержавного государства, могли быть образцом поведения для тысяч безвестных «героев» - добровольных доносчиков. Пётр именно об этом  и радел в своих указах. Так, в указе от 25 января 1715 года, возмущаясь распространением анонимных доносов в форме «подметных» писем, царь писал, что их  авторы могут смело приходить с доносом: «А ежели б кто сумнился о том, что явится, тот  бедствовать будет, то не истинно, ибо не может никто доказать, которому бы доносителю  какое наказание или озлобление было, а милость многим явно показана». И далее Пётр останавливается на «педагогическом» значении фискалитета: «К тому ж могут на всяк час видеть, как учены фискалы, которые непрестанно доносят, не точию на подлых (то есть простых людей), но и на самые знатные лица без всякой боязни, за что получают награждение… И тако всякому уже довольно из сего видеть возможно, что нет в доношениях никакой опасности. Того для, кто истинный христианин и верный слуга своему государю и отечеству, тот без всякого сумнения может явно доносить словесно и письменно о нужных и важных делах».

Доносчикам не гарантировалась тайна их деятельности – они согласно традиции  должны были участвовать в «обличении» преступника в сыскном ведомстве. Однако в указе Сената 1711 года отмечалось, что «надлежит, как возможно, доносителей ограждать и не объявлять о них, чтоб тем страхом другим доносителям препятствия не учинить, а кого из доносителей по необходимой нужде и приведётся объявить,  и о том доносить… Правительствующему Сенату, а не донесши о них не объявлять». Власти стремились избежать огласки и  тем самым сохранить кадры сексотов. С появлением фискалов материальное поощрение за донос стало юридической нормой. Указ 1713 года был обращён к каждому потенциальному доносчику: «Кто на такого злодея (государственного преступника) подлинно донесёт, то ему за такую ево службу богатство тово преступника, движимое и недвижимое, отдано будет, а буде достоин будет, дастся ему и чин его, а сие позволение даётца всякого чина людем от первых даже и до земледелцоф».

Обещания властей не были пустым звуком: издавались постановления о награждении доносчиков, им предоставлялись различные льготы в налогооблажении,  торговых пошлинах и так далее. Принцип доноса всех на всех подтверждался неоднократно. К призыву доносить всех на всех прибегало во многих случаях, включая и те, которые в практике прошлого не подлежали действию законов о доносе. Так в Указе 1721 года о явке дворян на смотр отмечалось, что если кто узнает о неявившихся на смотр дворянах, то может «на таких всем извещать вольно, кто б какого звания не был, которым доносителям все их пожитки и деревни отданы будут безо всякого препятствия».

Политика поощрения доносчиков делала ложное доносительство ненаказуемым. Формально ложный донос преследовался законом, но фискалы, допустившие ошибки, ни за что не отвечали в отличие от тех , кто не донес вовсе. Одним из тяжких преступлений считалось недоносительство. Указ Петра от 28 апреля 1722 года предусматривал: «А буде кто, видя означенных злодеев, явно что злое в народе рассеивающих, или ведая, что такое зло тайно они производят, а их не поймает, или о том не известит, и в том от кого изобличён будет, и за это учинена будет таковым смертная казнь без всякого пощажения, движимое и недвижимое их имение всё взято будет на его императорское величество».

Под страхом сурового наказания подданный был обязан донести на ближнего, если заподозрил его в совершении или намерении совершить государственное преступление. Особенно это ярко проявилось в принятом при Петре законодательстве о нарушении тайны исповеди. Священник, услышавший на исповеди от прихожан признание в совершённом или задуманном преступлении, но сразу же не донёсший «куда следует», по закону мог подвергнуться смертной казни. Этот закон был, несомненно, апофеозом культуры доносительства. Несмотря на всемерное поощрение доносчиков государством, участь их была отнюдь не из лёгких. Как правило, по объявлению «слово и дело» арестовывались все сразу: изветчик, указанные им свидетели и подозреваемый в государственном преступлении человек. В этом смысле закон был неумолим:  сам доносчик и свидетели сидели в тюрьме месяцами и даже годами – до тех пор пока по делу не состоится приговор. Дореволюционные юристы, отмечая особо жестокую систему политического сыска в 17-18 веках, комментировали очную ставку в системе политического следствия, предусматривающую состязательность сторон, как рудимент древнего права. В стенах 3-его отделения очная ставка утратила характер состязательности и служила лишь целям обвинения. И вот здесь наступал самый ответственный для изветчика момент: если свидетели, которых он назвал, показывали в пользу ответчика, то извет признавался ложным и изветчик автоматически становился ответчиком по обвинению в лжесвидетельстве. Его ждал так называемый «расспрос с пристрастием» - пытка на дыбе. Пытаемого поднимали на блоке за связанные руки, затем связывали ноги, продевали между ними бревно, на которое вставал палач. Силой тяжести своего тела и подпрыгиванием на бревне палач растягивал пытуемого, что, как правило, приводило к выламыванию рук из плеч, разрыву связок и кожи. Часто  растянутого таким образом человека били кнутом Количество ударов не ограничивалось. Двух-трёх таких испытаний было достаточно, чтобы человек стал до конца своих дней калекой или умер от заражения крови- лечение между пытками не было. Следователи часто подсылали к измученному пытками  человеку священника, которому несчастный, страшась смерти, каялся в грехах. Священник тотчас открывал тайну исповеди, его донос фиксировался на бумаге. Достоверность исповедального  допроса считалась наивысшей, ведь верующий в свой предсмертный час не мог  лукавить перед богом и говорил правду. Известны случаи, когда изветчик сам требовал пытки как подтверждения истинности своего доноса. Это наказывалось «разделаться кровью в своём извете». При чём изветчик должен был быть уверен, что выдержит пытку ответчика, не изменит первоначального показания и тем самым «сменяется кожей на кожу», то есть подведёт под пытку ответчика, который мучений не выдержит. Розыскная практика предусматривала и такой вариант развития событий: после ответчика, выдержавшего пытку и продолжавшего настаивать на своём первоначальном показании, вновь наступала очередь изветчика, которого во второй раз подымали на дыбу. По традиции каждый должен «очиститься» тремя пытками при  обязательном условии сохранения верности изначальным показаниям. Если же одна из сторон  в ходе пытки меняла показания, то состав новых показаний проверялся пыткой также трижды. В итоге количество пыток  было неограниченным, но редко кто выдерживал более четырёх-пяти розысков с пыткой в застенке. Применялся и так называемый «расспрос у пытки», во время которого  «клиента» допрашивали, перебирая  у него на глазах орудия пытки и поясняя при этом, какой инструмент и как будет применён к нему. Практически над каждым делом Тайной канцелярии заранее «висела» идея приговора, и для следователей большой удачей было обнаружить заговор или попытаться «организовать его с помощью добытых под пыткой показаний». При этом сказывалось не столько корыстное желание отличиться, сколько представление о том, что государственное преступление немыслимо без сообщников. Обязанностью следователей было как раз выявление всего круга преступников, связанных с истязуемым. Особое раздражение следователей вызывали «суетливые» клиенты, которые не выдерживая ужасов застенка, часто меняли показания и тем самым вносили путаницу в ход следствия, заставляли «переделывать» пыточную работу, вести дополнительные расспросы и очные ставки.  Этих несчастных могли подвергнуть иным, более изощрённым пыткам. Среди них выделяются пытки огнём, которые иначе  как разнообразными вариантами поджаривания и сырокопчения не назовёшь, водой, когда вода заливалась в рот человека или же мерно капала на выбритую часть неподвижно зажатой головы, что часто приводило клиента в «изумление», закручивание с помощью палки верёвки, обвёрнутой вокруг головы, различные зажимы, испанские сапоги и гвозди, раскалённые на огне. К государственным преступлениям примыкали и «непристойные слова», произнесение или написание которых расценивалось как нарушение закона. Дореволюционный юрист Г.Г. Тельберг, автор книги «Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве 17-го века», выделяет четыре основные группы «непристойных слов». По которым велось расследование в сыскном ведомстве. К первой относятся только что упомянутые «непристойные слова», в которых явно усматривался умысел к совершению тяжкого государственного преступления. Приведу пример. В 1732 году в казарме Новгородского полка перед сном мирно беседовали солдаты. Зашла речь о деньгах, которые императрица Анна Иоанновна пожаловала на новую шляпу проходившему мимо дворца посадскому человеку. А далее, как выяснили следователи Тайной канцелярии, «к тем словам солдат Иван Седов, сидя среди казармы возле кровати своей, говорил слова такие:»Я бы её (то есть императрицу) с полаты кирпичём ушиб, лутче бы деньги солдатам пожаловала». Можно представить себе ту немую сцену, которая последовала за этими словами.  Как говорится, брякнул, так брякнул! Дело кончилось жестокими пытками с выяснением сообщников и смертным приговором, заменённым ссылкой в Сибирь. Таких случаев можно привести десятки. 28 июня 1732 года некто В.Развозов донёс на купца Ч.Большакова, который якобы в присутствии двоих свидетелей назвал его «изменником» Началось следствие в Тайной канцелярии, допросы и очные ставки. Большаков стоял на том, что слово «изменник» он произносил, но оно относилось совсем не к Развозову: «только как он, большаков, вышел из ратуши на крыльцо(где сидели истец и двое свидетелей), и к нему пришла собака, и он , Большаков, издеваючись, говорил: «Вот, у этой собаки хозяев много, как её хлебом кто кормит, тот ей и хозяин, а кто ей хлеба не даёт, то она  солжёт и изменит может и побежит к другим», и вышеозначенный Развозов говорил ему, Большакову:» Чего для ты, Большаков, это говоришь, не меня ль ты изменником называешь?» И он, Большаков, сказал, что он собаку так называет, а не его, Развозова». Свидетели заявили, что никаких слов не слышали, но при этом охотно подтвердили, что действительно кроме них на крыльце сидела собака. Это и спасло купца Большакова: извет был признан ложным, а изветчик был наказан батогами. Думаю, что спасшийся чудом купец должен был испытывать радость и от мысли о том, что в Тайной канцелярии, слава богу, собак не допрашивают.

Вторая группа включает в себя бранные слова- часто традиционный русский мат или непристойные суждения о личности и поведении царственной персоны. Проводить примеры бранных слов, из-за которых люди расставались с жизнью или отправлялись в Сибирь, не буду по этическим соображениям. Нет смысла и подробно распространяться об оскорбительных суждениях типа: «Бирон Анну штанами крестит», случайно сорвавшихся с уст захмелевшегося солдата, или обсуждать «глубокую мысль», которую высказал 14-летний ученик донёсшим на него товарищем о принцессе Анне Леопольдовне, что-де «государыня принцесса Анна хороша и налепа… где ей, девице, утерпеть»..

Третью группу «непристойных слов» составляли «проявления словесной невоздержанности московского обывателя», иначе слухи.  Отчасти здесь проглядывает параллель с составом преступления, которое подпадало под действие печально знаменитой у нас  70-й статьи УК РСФСР о «распространении заведомо ложных слухов…».

Именно за слух пострадал казанский стрелец Осип, рассказавший слушателям, среди которых, как часто бывало, оказался доносчик, что царь Михаил Фёдорович «упросил… у бояр сроку на семь недель государствовать и выходил упрашивать на лобное место, а патриарх Филарет государю не отец». В 18 веке подобных слухов и пересудов распространялось множество, и большинство из них становились предметом тщательного расследования в застенке.

Наконец, четвёртая группа «непристойных слов» - различные оговорки, описки в документах, случайно вырвавшееся слово, которое, оказавшись рядом с  именем или титулом царя, рассматривалась как покушение на честь государя. Нельзя ни на минуту забывать, что люди шли на извет, сознательно подвергая себя тяжким психическим и физическим испытаниям. В чём здесь дело? Созданная самодержавием система страха продолжала и век спустя крепко держать каждого подданного, а страшная ответственность за недонесение гнала людей с доносами на ближнего. Система политического сыска действовала. Опираясь на страх, безотказно: люди бежали доносить. Как  только слышали «непристойные слова».

Развращающее влияние «полицейской культуры», системы доносительства проявлялось в большом и малом, в принципах и чертах поведения людей разного  состояния и возраста. Важно отметить, что доносительство морально оправдывалось «конечной целью» -светлым будущим подданных. Господствующая в то время доктрина «общего блага» служила для оправдания любого насилия и нарушения норм христианской морали. К середине 18 века явно назрел кризис средневековой, в сущности, системы политического сыска. С царствований Петра 3-его и Екатерины второй стали заметны попытки модернизировать административные структуры. Но на смену Тайной канцелярии пришла Тайная экспедиция Сената – ниточка политического сыска не рвалась, а потянулась к 3-ему отделению,  Департаменту полиции, ВЧК и дальше, дальше, дальше…

Конечно, доносчики были не только в царское время – во все времена, у всех народов. Но во все века во всех странах доносчиков, предателей, клятвопреступников презирали. Их имена покрывались несмываемым позором. Как стало нарицательным имя того же Иуды. «Доносчику –первый кнут», «Кто доносит, тот головы не сносит». Так говорили в русском народе. В каждом народе веками утверждались нравственные законы, обычаи, благодаря которым человек оставался человеком. А не просто поднявшимся на лапы биологическим существом с большим мозгом. И вдруг куда-то всё сгинуло. Доносительство из тяжкого греха стало чуть ли не гражданской доблестью. Почему? Думаю. Один из ключей к разгадке – в песне-манифесте В.Высоцкого « Я не люблю!»

Досадно мне, что слово «честь» забыто.

И что в чести наветы за глаза.

Наветы –синоним доноса. «Честь цитирую по Далю,- внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть. Честный человек –прямой, правдивый, неуклонный по совести своей и долгу. Надёжный в слове. Кому во всём можно доверять». Много ли таких людей вы можете назвать сегодня? Человеку на слово не верят давно. Каждый шаг его должен сопровождаться справками с печатями. Не от того ли родилась грустная сентенция  «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой –человек. А ведь культ чести. Слова был широко распространён. « Погиб Поэт! –невольник чести..» Это о Пушкине. Невольник чести! К нам вернулось имя другого русского поэта, Николая Гумилёва, расстрелянного в 1921 году. В чём была его вина? « Не донёс органам Советской власти, что ему предлагали вступить в заговорщическую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался… Предрассудки дворянской офицерской чести, как он заявил, не позволили ему пойти « с доносом». Ещё один невольник чести! Оказывается, не только пресловутые карточные долги были делом чести, как это принято считать ныне. «Чести дворянин не покинет, хоть головушка погинет». « Честь тверда, в слове стойка». « Честь головой оберегают». Но вот другие примеры. В Петрограде Зиновьев приказал всем бывшим офицерам царской армии зарегистрироваться. Для получения хлебных карточек и т.д. Те пришли. И все были расстреляны. Красные брали Крым. Фрунзе обратился к белогвардейцам с воззванием, чтоб не уходили с Врангелем за рубеж. Десятки тысяч офицеров, юнкеров, рядовых чинов остались. Несколько дней их сдавших оружие, расстреливали из пулемётов, живыми бросали в море с привязанными к ногам камнями.  Руководили расстрелами Бела Кун и Землячка.

Один из  первых декретов Советской власти –Декрет о земле. Составлявшие большинство населения крестьяне, получив землю, пошли за новой властью. Но в конце 20-х годов окончательно потеряли эту землю. Был объявлен НЭП. Вскоре его свернули. А знаменитое сталинское «сын за отца не ответчик»? Существовали специальные лагеря для членов семей «врагов народа». В них томились тысячи и тысячи сыновей. Можно ли говорить о каких-то зачатках совести, нравственности, чести этих людей, пропагандировавших на словах идеи свободы, равенства, братства для всех, на деле же стремившихся к личной власти, культу, почестям, самому настоящему обожествлению. В феврале 1923 года Гатчина стала Троцком. 1924 год – вновь переписали карты молодой республики: Зиновьевск, Сталино. 1925 год. Царицын превратился в Сталинград. Позже появились Ворошиловград, Будёновск, Калинин, Кагановическ, Молотов и другие города, названные именами живых людей. В такой обстановке разве требовались люди чести, долга? Вместе с Пушкиным и Толстым «за борт современности» сбрасывали и живых носителей общечеловеческих ценностей. Уже к 1919 году были уничтожены 320 тысяч священнослужителей. Уничтожили, отправили в лагеря или выдворили за границу интеллигенцию. С теми же, кто пошел служить новой власти, Сталин расправился спустя время. Потом наступил черед крестьянства – носителей нравственных устоев. Слово потеряло свою цену. Впрочем, что слово? Сама жизнь не имела никакой цены. Достаточно было любого доноса, и тройка без суда, следствия, адвоката выносила суровый приговор. В условиях страха, неуверенности, насаждаемой сверху бдительности, плакатов «Враг не дремлет!», «Язык – находка для шпиона!», разнарядки на «врагов народа» для каждой области, района, организации и требовались доносы. Они обосновывались идейно. Секретарь ЦКК РКП(б) С.Гусев откровенно заявлял ещё в 1925 году:… каждый член партии должен доносить. Если мы от чего–либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства. Не остались в стороне и «инженеры человеческих душ». В том же 1925 году появилась знаменитая пьеса К. Тренёва «Любовь Яровая». Муж и жена оказались по разные стороны баррикад. Яровую, искавшую в белогвардейском штабе секретные документы, схватили. Офицер Яровой все свёл к ревности супруги, ищущей  повсюду любовную переписку. Спас её. Когда же в город пришли красные, Любовь выдаёт мужа, пытавшегося скрыться в чужой одежде.

Знаменателен финал. Глядя, как патруль красногвардейцев уводит мужа, героиня заявляет комиссару: «Я только с нынешнего дня верный товарищ». Верность ценой предательства близкого человека?! Доносительство поощрялось и материально. В 1928 году за сообщение о спрятанном хлебе было обещано 25 процентов конфискованного зерна. Конфискованное имущество раскулаченного поступало в колхоз как пай бдительного бедняка, сигнализировавшего о «затаившемся классовом враге». А главное, оно обосновывалось юридически. Печально знаменитая 58-я статья о государственных преступлениях, принятая в 1926 году, имела специальный двенадцатый пункт о недонесении. Наказание –вплоть до расстрела. Апофеоз доносительства наступил в 30-е годы, когда прокурором СССР стал Вышинский. Как писала на днях «Правда», доносы и оговоры с его поощрения прочно внедрялись в прокурорско-следственную и судебную практику, получили распространение в качестве одного из достоверных, не требующих тщательной проверки доказательств». Разумеется, были и есть люди, доносившие по идейным соображениям. Речь сегодня не о них, вряд ли составляющих большой процент. Оставим в стороне и тех, кто под пытками огаваривал таких же невинных людей, чтоб избежать физических мучений. И уж вовсе клинический случай, характеризующий атмосферу страха 30-х, поселковая дурочка Параня из одноимённого рассказа В.Тендрикова. Основную же массу доносчиков, как и их библейского собрата Иуду, подвигает на чёрное дело корысть. Зная сталинский конкретный стиль руководства, трудно предполагать, что не существовало некоторого планового числа людей, подлежавших репрессированию и уничтожению. В первой половине 1937 года Ежов в Москве созывает всесоюзное совещание всех полномочных представителей НКВД республик, краёв и областей, на котором выступил с «установочной» речью. « -Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, не взирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа». После этого Ежов стал называть приблизительные цифры предполагаемого наличия «врагов народа» по краям и областям, которые подлежат аресту и уничтожению. (Это была первая намётка спускаемых впоследствии – с середины 1937 года – официальных лимитов в определённых цифрах на каждую область.) В заключении нарком  не забыл сослаться на вождя: «Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил необходимые полномочия». Когда докладчик закончил, один из участников тут же встал и объявил, что в его области подобного количества врагов народа нет и что вообще недопустимо заранее планировать число арестованных и расстрелянных. Рассвирепевший Ежов объявил его «врагом», сразу вызвал коменданта и приказал арестовать смельчака. Шли исторические 37-й и 38-й годы. Это была двухлетняя Варфоломеевская ночь, массовое избиение. Шпионы-диверсанты и вредители – бдительность. Мощный пропагандистский аппарат дурманил людей ядом взаимной подозрительности и человеконенавистничества. Статьи и рассказы в газетах. Спектакли. Поток кинофильмов со шпионами и нарушителями границ. «Граница на замке!». Кого, по каким признакам забирали в те годы? Коммунистов, желательно с большим партстажем, с прошлым участием в каких-нибудь «уклонах»; руководителе всех рангов, от наркома до начальника цеха, командиров Красной Армии; работников, побывавших за границей, иностранных эмигрантов.  Если же и бывших дворян не было, брали председателей колхозов, артелей, бывших «кулаков», вообще брали кого угодно. План надо давать! Приветствовали доносы. Центролизованным внесудебным органом являлось ОСО- Особое совещание при наркомате НКВД СССР. Оно давало сроки до 10 лет, причём дела рассматривались заочно. Сталин направил 10 января 1939 года шифрованную телеграмму партийным и чекистским руководителям областей и республик. Вот её заключительный пассаж: «ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздествия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод». Социально- исторический смысл сталинизма заключается в том, что, устраивая новое общество, он ввёл свою новую иерархию, создал новый класс, партийную бюрократию  как управленцев над управленцами, и ту силу, что их охраняет. Разветвляясь через доносительства в массах, эта система развращает всех. Причём попасть в ряды новых господ в социалистическом обществе в отличии от старой иерархии совсем несложно порой было достаточно лишь отказаться от нравственности и культуры И, будучи поддонком, настрочить доносы на тех, кто рядом, чтобы занять их опустевшие места. Стало считаться морально оправданным всеми доступными способами «сигнализировать» в инстанции об отступлениях от «генеральной линии» партии и её вождей, сомнениях в отношении её правильности, о буржуазных пережитках в быту лил даже сознания того или иного человека и других подобных прегрешениях против «диктатуры пролетариата». И наоборот, уличённые в «умолчании» подвергались наказанию в уголовном порядке, а не просто общественному порицанию. Правящая партийно-государственная верхушка усиленно культивировала и насаждала институт доносительства и провокаций. Такая политика являлась мощным катализатором в разрастании всеобщей подозрительности, шпиономании. Донос преподносился как исполнение высокого партийного, гражданского долга. Перед доносчиком снималась какая-либо нравственная, а нередко и уголовная ответственность за последствия его поступка. Разумеется, если донос служил «диктатуре пролетариата». В начале 30-х годов доносительство приняло тотальный характер, стало органичной и неотъемлемой чертой формирующейся в стране системы тоталитаризма. Кроме того ещё сексоты (секретные сотрудники), потом агенты(шпионы) среди своих граждан, а помимо них ещё и просто «стукачи»-доброхоты, думающие о том, кто первый успеет донести на другого, ибо, как было остроумно замечено «уж лучше стучать, чем перестукиваться». А что такое тогдашние доносы? Это отнюдь не только – и не столько – срочная информация об услышанном накануне анекдоте «с душком». Встречаются солидные, компетентные послания, чьи авторы как будто бы болеют за судьбу любимой отчизны, а поэтому стараются отправить на  Лубянку своих уважаемых коллег, а то и многолетних приятелей. Чтение эпистолярной стукаческой литературы также помогает мысленно воссоздать панораму жизни и состояние умов тех предвоенных, лет. Сеть доносчиков в НКИД не Берией была создана, своих осведомителей и провокаторов Сталин насаждал в этом наркомате ещё при Ягоде и Ежове. С тревогой следил за необычайно счастливой карьерой Берии старый коммунист Михаил Кедров. Год 1939-й. Берия полновластный нарком внутренних дел. В органах госбезопасности в непосредственном подчинении у Деканозова, работает младший сын Кедрова Игорь. Однажды он пришёл к отцу вместе со своим другом и сослуживцем Владимиром Голубевым и рассказали о гнусных преступлениях, творящихся на Лубянке. Молодые чекисты располагали точными фактами. Невдомёк было соратнику Ленина, кто стоит за спиной Берии, кто планирует резню. По совету отца Игорь вместе с Голубевым отнесли письмо в приёмную генсека, а копию передали Матвею Шкирятову, заместителю председателя Комиссии партийного контроля. Святая простота – они не догадывались, что в главной канцелярии у Берии были свои люди. Не знали, что Шкирятов также в команде Берии. Игоря Кедрова с товарищем взяли в конце февраля 1939 года. И без лишних слов расстреляли. Жуков как и Рокоссовский не жаловал агентов НКВД-НКГБ, даже самых высокопоставленных. Но Берия находил способы внедрять своих людей в окружение маршалов. До самого конца войны не спускал он глаз с Георгия Жукова. Всенародная слава полководца Жукова стала после войны в тягость Сталину, и Берия счёл ситуацию удобной для конструирования новой провокации. Состряпал вместе с Абакумовым донос, в котором Жуков был обвинён в шпионаже, Берия не достиг желаемого, но Сталину хватило этого, чтобы снять маршала с поста заместителя министра обороны. Жуков принял войска второстепенного Одесского военного округа, что было равнозначно ссылкой. Вовлечение детей и подростков в систему осведомительства практиковалась и поощрялась коммунистической властью с самого начала её существования. Иногда, в тяжёлые для власти моменты это принимало массовый характер: так на той же Кубани во время коллективизации детей из школы отправляли целыми классами на рынки, наблюдать, не торгуют ли там товарами, взятыми из колхозных складов – и тут же доносить. Называлось это «работа по утечке товаров». Символом ребёнка – доносчика в Советском Союзе власть сделала Павлика Морозова, доносом погубившего своего отца и убитого за это дедом. В пятидесятых годах из пятисот пятидесяти тысяч осведомителей в СССР – пятьдесят тысяч было подростками и детьми. Поскольку годы, когда в агенты можно было вербовать с помощью пропаганды и обмана, давно прошли, их стали набирать при помощи шантажа из среды совершивших проступки и преступления.

Вспоминает активный участник Великой Отечественной войны, Герой Советского  Союза, генерал-полковник Василий Васильевич Решетников: «… А рядом с этим величием – подлые происки врагов народа. Время от времени курсантские эскадрильи заполняли казарменные залы, и комиссары с негодованием сообщали нам о новых раскрытых заговорах шпионов, убийц и диверсантов, окопавшихся в руководстве партии, в правительстве, на высших постах Красной Армии. На трибуну лезли почти одни и те же ораторы, среди которых непременно был и наш моторист – убогий, неграмотный, бедный и несчастный человек, олицетворявший голос «простого народа». Впиваясь в зал водянистыми глазами, он на своём косноязычье набрасывался на «врагов народа», которые задумали отобрать у нас  счастливую жизнь. Иногда выступал и начальник школы – тучный и добродушный комбриг Стойлов. Однажды после разоблачительной речи по поводу процесса над очередной группой ещё вчерашних вождей, он вдруг, обращаясь к залу, спросил: - Возникает вопрос, кому же верить? Мы раскрыли рты: да ,кому же? Паузу комбриг затянул, и тут кое-кто мог подумать, что верить-то некому. Но он, наконец, произнёс: -Коммунистической партии!.. Ответ выглядел довольно абстрактно. Но и это-то было вполне достаточно. Мы единодушно тянули вверх руки, поддерживая мудрую политику Сталина и требуя смертной казни презренным убийцам. Однако между собой, помнится, мы на эту тему никогда не говорили. Да и о чём говорить? Что обсуждать? В таких разговорах можно нечаянно вы пустить подозрительную мысль, в чём-то засомневаться, и тогда не спасёшься. Не трогал я эту тему даже с самым близким и душевным другом своим таким же курсантом, как и все, Лёней Мальцевым. Не мог же я  ему сказать, что друзья из Днепропетровска сообщили мне об аресте моих старших товарищей, комсомольских газетчиков – Бориса Малицкого, Михаила Вольнова. Схватили и редактора той газеты, где я работал. Как бы Лёня на это отреагировал? Да и сам он, как я узнал позже, неспроста помалкивал о своей родине. Не мог я ему доверить правду и о том, что ещё в начале тридцатых сослали на Крайний Север моих крёстных- дядю Дано и тётю Сашу, родную сестру моей матери, с моими двоюродными сестрой и братом Тоней и Ларей. Ну, любил дядя Даня под хмельком за ночными картишками пустить иной раз двусмысленную шуточку насчёт наступивших порядков. Кто-то из промотавшихся и «стукнул». Но разве за это можно так карать? Вскоре исчез комбриг Стойлов. Видно, слишком затянул паузу, думая над тем, кому же верить, и не назвал того персонально, к тому же – болгарин. Ясно, «иностранный шпион». За ним канул командир 4-й эскадрильи майор Зубов – высокий, стройный, красивый человек со строгим лицом и доброй душою. Пропал и капитан Зражевский,   только что вернувшийся из Испании с орденом Красного знамени. Зато долговязый и, как говорили, туповатый и бездарный инструктор старший лейтенант со2-го отряда той же зубовской эскадрильи, исчезнув на время, неожиданно возвратился к нам с тремя шпалами вместо трёх кубарей и комиссарскими звёздами на рукавах.

Из воспоминаний писательницы Зои Ивановны Воскресенской: «Мы запросили центр прислать шифровальщика с женой –машинисткой. Это был «дитя своего времени». В 20-е годы мальчишка потерял родителей, стал беспризорником. Пристроился в воровскую шайку. Фамилии своей не знал, и его записали «Пролетарский». Из разговора с ним выяснилось, что он был в колонии правонарушителй. Слыл «стукачом», за сообразительность был взят в органы. Окончил школу НКВД и при распределении приглянулся начальнику шифровального отдела. Так случилось, что Пролетарский под именем Петрова был послан к нам на работу шифровальщиком. Прошло несколько месяцев. И вот однажды утром Петров передаёт Руководителю закрытое письмо с сургучной печатью и просит направить диппочтой в Москву. Руководитель вскрыл пакет и, прочитав, помрачнел. –Это гнусный донос на честного человека. Вы знаете, что он наш работник, офицер, жена его педагог, преподаёт здесь в школе, у них двое детей. И вы занимаетесь таким подлым делом. В Швеции Петров занимался слежкой за русскими эмигрантами, однако основной его функцией было шпионить за послом Советского Союза Александрой Коллантай. В архиве Службы внешней разведки Российской Федерации хранится дело на Зою Ивановну Рыбкину под псевдонимом «Ирина». В нём более двухсот страниц. Оно состоит из различной переписки резидентур, причём большая часть это письма-кляузы Петрова на З.И. и Б.А. Рыбкиных.» В личном архиве З.И. Воскресенской есть заметки, озаглавленные «Предатели», -об известной уже истории с четой Петровых. Эта тема постоянно волновала Зою Ивановну по двум причинам: во-первых, потому, что она не могла понять истоки предательства у людей, имевших пролетарское происхождение, во-вторых, её очень ранило то, что другие, в том числе её руководство в Центре, долгое время больше верили Петрову, чем ей, во всяком случае, сомневались в её честности и правоте. М. Горький где-то писал, что если предателя сравнить с тифозной вошью, то последняя обиделась бы. Я часто Думаю о том, как  он, предатель, бывший беспризорник, затем комсомолец, затем получивший партийный билет, и она, Дуся, его жена, дочь рабочего, комсомолка, принята в партию, стали на путь предательства. Ведь родились они оба не предателями, а стали ими, Как? Когда? На собраниях Петров выступал с ура-победными речами, то громил «нытиков», то отчитывал кого-то за то, что тот вздумал справлять день рождения своего ребёнка, когда идёт кровопролитная война. Требовал немедленно откомандировать в Москву сотрудника военного атташе, узнав, что у него какие-то родственники остались на оккупированной территории и что немцы обязательно используют их для вербовки этого сотрудника…По приезде в Москву я доложила обо всём начальнику шифроуправления Шевелёву и своему начальнику Агаянцу. Шевелев сказал мне, что Петров всё время на меня «капал». Агаянц решил, что у нас просто сложились нездоровые отношения с Петровым. В 1955 году Петров, захватив казённые деньги, стал предателем, невозвращенцем, продался иностранной разведке, аего жена, которая якобы пожелала вернуться в Москву, была отбита австралийской полицией. Насильно вытащена из самолёта. Правительство Австралии отказалось выдать Петрова обворовавшего посольство. За этот недружелюбный акт советское правительство порвало дипломатические отношения с Австралией. Поражает в этом рассказе прежде всего то, что честному, принципиальному работнику, в данном случае Зое Ивановне, приходилось доказывать – кому – собственному начальству свою честность. А руководство разведки, имея достаточно фактов, не хотело отстранить Петрова от оперативной работы и послало его в очередную командировку в Австралию. Почему? Тем не менее предательство Петрова - Пролетарского было, пожалуй, единственным «проколом» нашей разведки в течение нескольких десятилетий. А потом? Потом предатели в 1960, 79 и 80-х годах стали появляться как опарыши. И каждый из них стремился показать свою наибольшую лояльность той стороне, куда он перебежал, и готов был выдать секреты, о которых знал, а заодно и те, о которых мог лишь догадываться. А ведь каждое предательство стоило государству очень дорого – нужно было менять так называемых «засвеченных» сотрудников, на подготовку которых были затрачены большие суммы и которых нельзя больше использовать на оперативной работе, направлять новых, подчас недостаточно подготовленных, и так далее. Одним словом, много негативных явлений связано с предательством, не говоря об интересах самого дела. Так почему всё-таки в последние десятилетия резко возросло количество предательств? Разумеется, в каждом конкретном случае налицо целый комплекс своих, сугубо индивидуальных причин, но главной считаю моральную деградацию общества».

«Образ советской женщины во время Великой Отечественной войны трактовался как героический , чуть ли не по Некрасову: «Коня на скаку остановит…» Но тогда была одна эпоха, сейчас другая… Почти все женщины, прошедшие дорогами войны, пережившие её чудовищные будни, всполох неожиданных пришествий, трагически неутешных происшествий, усугублённых страданиями, свойственными только их тонким женским душам, почти все они узнали истинную цену существам, которых они в муках рожают на белый свет. Повелительные окрики, истинные вопли и тягостные причитания: лязг, звон, пугающие шорохи, взрывы и выстрелы – вот звуки войны… И перемалывает эта война и жестокая советская система и простого санинструктора, и героическую медсестру, и телефонистку при штабе. И неизвестно, где безопаснее – под немецкими пулями или под похотливыми взглядами «родных» особистов из СМЕРШ… Главным было – выказывать верноподданнические слова родной партии, ещё – быть СТУКАЧЁМ органов6 а если ты красивая, яркая женщина да ещё увенчанная Золотой Звездой – показала тем самым, что утёрла нос многим сопливым мужикам! – то должна делить ночи с каким-нибудь толстым, засалённм, со стойким запахом одеколона и самогонки чинодралом…

Заместителем командира 46-го гвардейского, Таманского, Краснознамённого, ордена Суворова бомбардировочного авиаполка по политической части(замполитом) в то время была майор Евдокия Яковлевна Рачкевич. Родилась Евдокия в конце первого десятилетия 20-го века в Молдавии. Эту девочку в первые 2-3 года советской власти «спасли» от белых бандитов и петлюровцев пограничники заставы, оберегавшие трудящихся Советской Республики от происков империалистов. Подрастая, она успешно усваивала истину, рассказанную неким усатым пограничником, представившимся комиссаром заставы, который утверждал, что такая отважная девочка всегда должна подмечать, о чём говорят окружающие её люди, что они делают и что намериваются делать, и рассказывать о том партийным работникам, комиссарам и чекистам. Усатый комиссар стал  для Дуси символом исключительной честности и преданности делу служения самым бедным слоям населения большой советской страны.

Воспитанная в таком духе. Она стала активной комсомолкой и напряжённо выискивала даже среди подруг и знакомых молодых людей «врагов советской власти». Надо сказать, её рьяность заметили, и однажды её пригласил оперуполномоченный ОГПУ, которого звали Николаем Ивановичем. Был он немолод, лет на 30 старше Дуси, и при встрече без обиняков сказал: «Вот тебе лист бумаги, пиши6 я…такая-то… обязуюсь выполнять всё что мне будет приказано сотрудником ОГПУ в целях искоренения бандитизма и всяческих происков империалистических стран Америки, Англии, Франции, Германии. Дуся записала всё слово в слово, после чего чекист подсказал, указывая пальцем: «А вот тут поставь фамилию и напиши, что ты обязуешься не разглашать чекистскую тайну». Дуся спросила, а как же она будет разоблачать буржуев, ведь если с нашими всё понятно – они говорят по-нашему, то как ей быть с теми буржуями, кто говорит на английском или немецком? На что чекист ответствовал просто: «Надо учить языки. Чтобы узнать, о чём говорит и думает англичанин, надо учить английский, а если немец – немецкий…ну а если будет американец, надо будет учить американский и ещё пособников китайцев…». В 1932 году преданный осведомитель и помощник ОГПУ Евдокия Рачкевич уже была членом ВКП(б) и вскоре была призвана в ряды Красной Армии и назначена инструктором политотдела Первой Червоноказачьей дивизии по работе с членами семей военнослужащих. А спустя год её имя рассматривалось на предмет зачисления первой женщины слушательницей Ленинградской Военно-политической академии. В её анкетных данных, которые зачитал секретарь мандатной комиссии, значилось: «За время службы в рядах РККА член ВКП(б) тов. Рачкевич Е.Я. проявила себя преданным большевиком, готовой отдать все силы и жизнь во имя победы мировой революции». Председатель мандатной комиссии уточнил у секретаря: скажите, что записано в её послужном списке?» Тот зачитал: «За 11 месяцев она выявила среди членов семей 36 врагов народа, которые были осуждены к различным длительным срокам лишения свободы. 28 членов семей выявлены как неблагонадёжные, в результате чего их мужья – красноармейцы, сверхсрочники и командиры Красной Армии – уволены из рядов РККА». Далее перечислялись не менее «важные» её заслуги перед партией и ОГПУ.

По окончании академии Евдокии страсть как хотелось заняться наукой и поступить в адъюнктуру,  но командование сочло выпускницу Рачкевич неподготовленной к научной работе. Ей рекомендовали прежде поработать в качестве преподавателя основ марксизма-ленинизма в Ленинградском военном училище связи, где она и обратила внимание на курсанта 1-го курса Васю Головчица. При встрече с ней курсант растерялся, покраснел вдруг и на её вопрос в лоб: когда он вступил в комсомол? – ничего внятного не сумел ответить. Преподаватель Рачкевич среагировала мгновенно: в отдел ОГПУ училища от неё поступила информация, что курсант Головчиц… в силу умственной отсталости не способен освоить программу командира Красной армии и подлежит отчислению; если же этого не сделать сразу и решительно, то в будущем подобный командир нанесёт вред партии и стране и станет пособником империализма. Разумеется Василий Головчиц был исключён. В 1938 году Рачкевич зачислили в адъюнктуру ВПА, которую к тому времени перевели в Москву. На этот раз в её послужном списке значилось, что благодаря её бдительности в течение последних трёх лет были обезврежены и переданы в руки органов 78 командиров Красной Армии среднего звена, 5 младших командиров 2 полковника Красной Армии. Последние двое были приговорены к смертной казни, а остальные 68 осуждены на разные сроки лишения свободы. Младших командиров осудили, дав сроки до 10 лет».

В июле 1951 года были арестованы руководители МГБ СССР.  Как явствовало из формулы обвинения, все они во главе с Абакумовым представляли собой преступную группу, занимавшуюся враждебной деятельностью против Большевистской партии и Советского государства. Что же послужило поводом к их разоблачению и аресту? Для них самих это не было секретом – полтора месяца назад старший следователь Следственной части по особо важным делам, подполковник госбезопасности М. Рюмин ДОНЁС в Центральный Комитет партии, что его высокопоставленные коллеги «смазывают» террористические замыслы вражеской агентуры, направленные против членов Политбюро и лично товарища Сталина, нарушают социалистическую законность, грубо игнорируя требования, изложенные в постановлении ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года, и сознательно не протоколируют все допросы подследственных, что позволяет ловко скрывать от Вождя народов множественные промахи в борьбе с происками международного империализма и ставить органы госбезопасности вне партийного контроля. А дальше, для полноты впечатления, Рюмин сообщал, что министр Абакумов недобросовестно обогатился за счёт присвоения трофейного имущества и проявил нескромность в быту. Отправив донос, Рюмин этим отважился на отчаянный, и, быть может, даже безрассудный шаг. Однако случилось чудо: вопреки всем мыслимым и немыслимым соображениям, парфянская стрела прежде безвестного подполковника Рюмина поразила «десятку» - Сталин ознакомился с тревожным сигналом и после зрелых раздумий отдал  приказ арестовать Абакумова. При казарменном социализме доносительство считалось занятием достойным, доблестным, даже патриотическим и, само собой разумеется, всемерно поощрялось Не был обойдён наградами и Рюмин – его тотчас переместили через три  служебных ступени на четвёртую, назначив исполняющим обязанности начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР.

В 60 и 70-х годах, согласно секретной инструкции, каждый оперативный работник органов внутренних дел обязан был иметь в своём районе пять платных агентов и около двадцати бесплатных осведомителей. Деньги агентам выдавали не требуя с них расписок. Не оскудела агентами наша социалистическая родина. Действительно – какая страна в мире может похвастаться такой гигантской шпионской сетью? Устав коммунистической партии Советского Союза возводил наушничество и доносительство в принцип: статья 60 устава прямо говорила о том, что партийные организации должны «своевременно сообщать в соответствующие партийные органы о недостатках в работе учреждений, а также отдельных работников, независимо от занимаемых ими постов». Члены партии, говорила статья 2 устава, обязаны  «вести решительную борьбу с любыми проявлениями буржуазной идеологии, с остатками частнособственнической психологии, религиозными предрассудками и другими пережитками прошлого», «выступать против любых действий, наносящих ущерб партии и государству, и сообщать о них в партийные органы, вплоть до ЦК КПСС». Это означает, что коммунисты, -а их у нас было почти двадцать миллионов, - и те, кто готовится стать коммунистами, комсомольцы – их тридцать шесть миллионов,- а также пионеры – обязаны доносить и предавать Это относится и к членам других организаций. Поскольку каждый человек в Советском Союзе состоит в какой-нибудь организации, это означает, что власть требует от населения, чтобы каждый доносил на каждого.

Помимо этой «всенародной сети» существовали органы, специально занимающиеся шпионажем. КГБ нацеливали своих платных агентов на слежку за врагами внутри страны и вне её. В министерстве внутренних дел имеется специальный аппарат, руководящий корпусом осведомителей на всей территории Советского Союза. В этих управлениях в тесном взаимодействии с оперативными сотрудниками работает не менее полумиллиона платных осведомителей. Это шпионы внутри страны. Организуя столь широкую систему политического и уголовного шпионажа, коммунистическая партия вела себя подобно завоевателю во вражеской стране. Деятельность органов внутренних дел показывает это особенно чётко. С другой стороны, очень многие у нас никогда доносами не занимались, и большинство к доносчикам относятся с отвращением. Неплохо было бы понять, что недоносящие действуют наперекор требованием власти, что каждый честный человек в нашей стране это протест против существующей системы, активное сопротивление режиму.

Доносчики разные. Хватало и интеллектуалов. Но больше это люди примитивные, недалёкие, морально разложившиеся. Готовые на всё ради карьеры, заработка или просто стакана водки. Поэтому надо создавать такую обстановку гласности, демократии, чтобы доносительство стало невозможным. Чтобы система сама по себе была нравственной, моральной. И не давала возможности всякому отребью творить наветы на честных людей. Иными словами, требуется правовое государство. Чтоб руководил нами закон, а не очередной живой вождь. Такие люди непременно скатываются в диктаторство со всеми вытекающими последствиями. В том числе и доносами.  Пусть наветами нынче не превратишь человека в лагерную пыль. Но современные доносчики такой цели и не преследуют, клевеща на неугодных людей. Им достаточно избавиться от них убрать с дороги, парализовать волю, напугать. Так что не стоит пребывать в надежде, что доносы отомрут сами собой. Взывать к чести, совести этих людей бесполезно. Ибо им неведомы такие понятия. Больше всего клеветники боятся гласности. Только в темноте, мраке кабинетов могут творить они свои гнусные дела. А мудрая заповедь «Доносчику первый кнут» давно не срабатывает.  Вспомним, кто из клеветников был официально наказан? Следователь советского времени пишет:» И ещё одна мысль не давала мне тогда покоя: почему правительство не введёт закона о привлечении к уголовной ответственности тех работников госбезопасности, органов внутренних дел, прокуратуры, суда,которые виновны в массовом истреблении людей в лагерях и тюрьмах сталинского периода? Или тайных провокаторов КГБ и МВД? Принят же был после войны акт о преследовании нацистов и их приспешников. А тут получается, что только лишь человек двадцать изо всей четверть миллиардной державы оказались виновными в беззакониях. А где остальные? Когда я сказал, что бывшего штатного осведомителя НКВД Е. Козыреву надо судить, прокурор Московской области Марков только улыбнулся: _ Так мы слишком многих должны были бы посадить, вплоть до…председателя Верховного Суда. Не годится твоё предложение. Да и указания такого партия не давала». На 19-й партконференции писатель Борис Олейник потребовал «поимённо изобличать доносчиков, которые поставляли экзекуторам »компромат». «Засветив» имена «стукачей» прошлого, мы нанесём превентивный удар и потеем, кто ещё только собирается взяться за это грязное предприятие». Зал встретил слова Олейника аплодисментами. Прошли годы но имена неизвестны.

Из мифологии мы знаем случай, когда во время войны с галлами из-за молчания нерадивых собак защитники древнего Рима едва не пропустили врага и спаслись лишь благодаря истошному крику капитолийских гусей. Здесь напрашивается аналогия – коли правоохранительные органы хлопают ушами, спасение многострадального Отечества вынуждено становиться прерогативой наиболее сознательных его граждан. Знакомая песня?